Еженедельная авторская колонка;
Руководителя проекта «Курсы тактической медицины» с позывным «Латыш»
Эксклюзивно для канала «Два Майора»;
Часть 18
Прошло несколько часов адского грохота, от которого звенело в ушах и стыла кровь. Я повернул голову, разбирая в полумраке блиндажа, освещённого лишь жалкой щелью входа, знакомый силуэт. Митяй сидел на грязном, сыром полу, укутавшись в свою куртку. Он поджал к груди длинные ноги и уснул, склонив голову на колени. Спал неестественно, по-детски, но на его лице, даже во сне, застыла гримаса усталого напряжения. Смотреть на это было больно.
Сначала не мог понять, что не так. А потом осознал: стрельба, вой снарядов и рвущая душу трескотня — всё это стихло. Сначала стало реже, а ближе к обеду затихло окончательно. Но эта тишина была не миром, не облегчением. Она была густой, липкой, зловещей. Она давила на барабанные перепонки, заставляя сердце биться где-то в горле.
«Митяй, просыпайся, я пойду дойду до командира», — выдавил я, и мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко в этой гнетущей тишине.
Митяй открыл глаза. Они были красными, как у загнанного зверя, и пустыми. В них не было ни вопроса, ни удивления, только тяжёлая, выжатая до дна усталость. Он просто молча кивнул, и в этом кивке была вся безысходность нашего положения.
Я взял свой автомат, холодный и липкий от влажного воздуха, и принялся аккуратно, словно разминируя, подниматься по скользким, размокшим от бесконечного дождя и грязи ступеням. Я цеплялся рукой за стенку, вязкую и холодную, боясь поскользнуться и не удержаться, боясь стать таким же грязным, как бедный Димка.
Выбравшись наверх, я сразу увидел парней. Они стояли в полный рост в окопе, чего раньше никогда не позволяли себе при свете дня, и пытались разглядеть происходящее впереди через трубу разведчика. Лица у них были напряжённые, бледные.
«Ну что там?» — спросил я, уже догадываясь о ответе.
«Тишина, ничего не видно, не ясно, — боец не отрывал глаз от окуляра. — Чувство, будто отошли в деревню, которая находится дальше».
«А группа закрепления…?» — едва выдавил я.
Один из бойцов, не глядя на меня, просто пожал плечами. Этот жест был страшнее любых слов. Молчание. Радиомолчание. Отсутствие каких-либо следов. Они просто исчезли.
Я пошёл искать командира, пробираясь по узкому, залитому водой окопу. Ноги вязли в липкой, чёрной каше. Через пару минут нашёл его в другом блиндаже. Он сидел на ящике из-под боеприпасов, его лицо в полумраке казалось высеченным из серого камня.
«Командир, мне лекарства парням нужны, которые у меня в блиндаже, — начал я без предисловий. — Погода ужасная, раны мокнут, температура. Надо думать чего-то».
Он поднял на меня усталые глаза.
«А у тебя че лекарств нет?»
«Есть, — ответил я, чувствуя, как нарастает раздражение, смешанное с отчаянием. — Сколько ждать группу? Или мы сами будем выводить парней?»
Командир тяжело вздохнул и уткнулся взглядом в грязный пол блиндажа, замолчав. Эта пауза длилась вечность.
«Не знаю, Латыш… не знаю… — наконец прошептал он. — Связи с ними нет. Надо что-то делать. Впереди, блядь, не ясно что, сзади, не ясно что…» Он снова поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидел то же самое животное отчаяние, что сидело и во мне. «Как парни?»
Конечно, мы оба прекрасно понимали, что они не просто «неважно» себя чувствуют. Они были ранены, их лихорадило, и с каждым часом в этой сырости их состояние ухудшалось. Их нужно было отсюда выводить. Но как? И тут, мне показалось, я попытался обмануть не столько его, сколько самого себя.
«Да, более-менее нормально», — буркнул я, отводя взгляд.
Но командир почувствовал эту ложь. Он почувствовал её сразу.
«Давай не выдумывай, — резко оборвал он. — Надо выводить, значит будем выводить. Подготовь парней. Будем вечером по серости их вытягивать».
