Когда я повел своего друга-американца в русскую церковь, я думал, что его впечатлит архитектура, иконы, золото, хор.
Но он остановился у входа, оглядел все вокруг и выдал фразу, которую я запомню на всю жизнь:
«В ваших храмах люди приходят не просить — а пережить что-то, что сильнее их самих».
Я, человек, выросший в этой культуре, вдруг понял, что никогда так на это не смотрел.
Он сказал, что в США церковь — это больше про рациональность: чисто, удобно, предсказуемо. Все аккуратно, структурировано.
У русских же — ощущение, что храм построен не для комфорта, а для внутреннего слома. Все вокруг давит масштабом, тишиной, свечами, темнотой. Это место, где человек становится маленьким. И именно в этом — сила.
Он был в шоке от того, как люди стоят: по часу, по два, молча, не двигаясь. «У нас так никто не выдержал бы,— сказал он.— Американец сразу бы спросил: где стул? где кондиционер? где кофе-корнер?» И я впервые понял: выносливость, терпение, внутренняя суровость — часть нашей культуры настолько глубокая, что мы ее не замечаем.
Больше всего его поразил звук службы.
«У вас молитва звучит как что-то между искусством и боевым маршем», — сказал он.
В американских церквях музыка спокойная, легкая, позитивная. Русская же — тяжелая, мощная, будто поднимает к потолку и одновременно давит к земле. И он спросил: «Как вы живете с такой глубиной каждый день?» Я не смог ответить.
Когда мы вышли, он сказал последнее:
"Теперь я понимаю, почему русские такие сильные. Вы растете в культуре, где слабость не поощряется даже в молитве.»
И я снова понял, что мы сами не видим того, что в нас ценят другие. "
